В здании аэропорта кроме билетной кассы, печки и нескольких лавок ничего не было. По ночам "зал для пассажиров" тускло освещался одной лампочкой, и только печка иногда потрескивали и постреливала, немного оживляя особую, ни на что другое не похожую, унылость ожидания.

Погода была нелётная уже несколько дней; октябрьский ветер гонял по тундре снежные тучи, обрушивался на поселок и сооружал сугробы самой причудливой формы. Ночью ветер почему-то стихал, я выходил на улицу, курил "беломор" и смотрел на звезды. Иногда прогуливался, не отходя, впрочем, далеко от аэропорта. На улицах поселка, кроме собак, в это время никого не было. Завидев собак, я, зная их недружелюбное отношение к пришельцам и порой свирепый нрав, заворачивал на другую улицу или возвращался назад. Иногда можно было увидеть пьяного аборигена-ненца, мирно спавшего на обочине дороги и почти с головой занесенного снегом - картина обычная для Севера и не вызывающая особого сострадания: коренные жители носят одежды из оленьей шкуры и могут круглые сутки бодрствовать и спать в открытой тундре. К тому же они в последнее время стали поверх своей обычной одежды надевать еще зеленоватые балахоны, которые они шили из бурового укрытия и которые были непроницаемы ни для дождя, ни для ветра. Ночи были долгие и морозные, а поскольку спать можно было только сидя на лавке в зале ожидания, то я отдавал предпочтение прогулкам и созерцанию окрестностей. Если к звездам на небе присоединялась еще и луна, то снег, сверхчистый снег тундры, сиял мириадами волшебных бриллиантов, изумрудов, рубинов - всеми мыслимыми и немыслимыми драгоценностями мира. Такое чудесное зрелище я увидел только здесь, в Заполярье. Правда, и на Большой земле видел что-то подобное, но это было в детстве, когда вообще все вокруг кажется необыкновенным и сказочным…

Денег было что-то около двенадцати рублей с копейками, а билет до Уренгоя, куда мне нужно было попасть, стоил, кажется, одиннадцать с чем-то. Из-за неожиданного препятствия - нелетной погоды - следовало, что кроме тарелки супа один раз в день и двух-трех стаканов чая с хлебом ничего больше я себе позволить не мог. Хорошо, что папирос в желтом чемодане было достаточно. На третий или четвертый день, уже ближе к ночи, когда вьюга внезапно прекратилась и на небе высыпали звёзды, я вышел из опостылевшего домишки, поднял воротник своего тулупчика, натянул по самые брови шапку (морозец был порядочный), закурил папиросу и, как всегда, принялся разглядывать ночное небо...

На седьмой или восьмой день динамик в зале ожидания (в этом зале я давным-давно был единственным пассажиром) внезапно затрещал, засвистел и заговорил женским голосом: "Геофизики, вылетающие спецрейсом в Уренгой, пройдите срочно к самолёту…" Я начал лихорадочно соображать: "Какие геофизики? Откуда они взялись? Какой спецрейс? Я ведь тоже геофизик! А что если попроситься к ним в самолёт? Может, не откажут своему коллеге? Сколько можно тут сидеть в ожидании лётной погоды?" Недолго думая, рванулся с чемоданом на лётное поле, увидел "АН-2", в который мужики загружали аппаратуру, спальные мешки и всякую хозяйственную дребедень, подбежал к ним и стал упрашивать их взять меня с собой, упирая на то, что я, мол, тоже геофизик, что могу свою трудовую книжку показать, если надо… Моё отчаянное фонтанирование был прервано кратко и буднично: "Лезь!"

Салон "аннушки" был забит до отказа так, что я мог только лежать на спальных мешках, в то время как мои спина и голова упирались в металлический потолок. Как самолёт мог лететь с таким грузом, да ещё в такую метель, мне до сих пор не понятно...

Мы то проваливались в воздушные ямы, то круто набирали высоту, заваливались то на одно крыло, то на другое, почти переворачивались; и от всего этого кошмара выворачивало наизнанку, и уже хотелось, чтоб самолёт наш немедленно упал, рухнул на землю, чтоб все мучения враз закончились... Однако старушка-"аннушка" часа за полтора добросовестно дотарахтела до Уренгоя, я вывалился вместе со спальными мешками в сугроб, ничего не соображая, не веря свершившемуся чуду: я снова на земле!, мучениям конец!, жизнь продолжается! Как это было здорово, как хорошо!

Экипаж, напротив, деловито занимался выгрузкой содержимого салона "аннушки", не обращая на меня, лежащего в сугробе, никакого внимания, как будто такие перелёты для них - самое обычное дело, равно, как и падающие в сугроб, страстно обнимающие землю, пассажиры. А может, действительно, всё происшедшее - вполне заурядное для них событие, самая обычная работа. "И ведь никому в голову не придёт назвать их героями, - подумал я. - Для этого, наверное, требуется и антураж особый, героический. Да... "

"Ну, что парень? Долго будешь ещё на перинах нежиться? - насмешливо спросил один из летчиков. - Вставай, пошли, а то смотри - отморозишь себе ..." Я встал, всё ещё не веря в своё счастливое приземление, и поплёлся, шатаясь, как пьяный, за никому неведомым героическим экипажем в главное здание местного аэропорта - старую деревянную хибару с антеннами на крыше, выкрашенную когда-то в голубой цвет. В буфете роскошно прокутил целый рубль - никто с меня денег за полёт не взял (вышло так, что напрасно экономил!), - с зверским аппетитом съел две порции полухолодных котлет с гречкой, выпил два стакана томатного сока, стакан компота и плотно, основательно устроился, а потом и задремал на фанерном стуле в ожидании нового дня, чтобы с первым автобусом-"пазиком" отправиться в Уренгой.

Используются технологии uCoz